В самом начале возврата моего долга Родине, мне в армии дали ведро и сказали принести компрессии.
//Для далёких от техники поясню, компрессия - это давление в рабочей камере цилиндра. Она не имеет материального выражения. Это параметр.
Я не стал рассказывать им, что чуть ли не с 10-ти лет не слезал с машин на отцовской работе, а к 13 годам борзо рассекал по району на родительской машине, которую, по их наивным планам, я должен был только лишь поставить в гараж.
А уж снять стартер с залипающим бендиксом, прочистить свечи или завулканизировать камеру - это для меня тогда как нынче селфи сделать. Как два пальца об тачскрин.
А права (профессиональные) получил ещё до совершеннолетия, с пометкой "действительны с такой-то даты". И что про ведро компрессии у нас шутили ещё в 9-м классе, поскольку вместо обычных трудов у нас преподавалось автодело//
С усердным выражением лица, спросил - а сколько компрессии? Там знают?
Деды, кто красный от сдерживаемого смеха, кто нарочито серьезный, сказали - ну сколько дадут. Но без половины ведра не возвращайся.
Я ушел в кустарник, применил максимум камуфляжа и мимикрии, и там спал полдня.
Потом вернулся, сказал, что вспотел искать, все отсылают в разные места.
Отцы-командиры ржут довольные, по плечу хлопают.
Говорю, давайте я ещё в автобате поищу, там должно быть. И изо всех сил изображаю патриотическое рвение и готовность броситься на амбразуру, если она зажмёт хоть грамм компрессии.
Эти пополам сгибаются, иди, говорят.
Вернувшись на секретную позицию и представляя себя героическим снайпером, продолжил продуктивный отдых, однако не теряя воинской бдительности и осматривая окрестности на предмет присутствия натовских шпионов. В крайнем случае монгольских.
Чтобы было понимание - какой замечательный день прошел мимо меня, поясню:
Не менее 4-х часов первой половины дня обычно проводили в строевой подготовке, на раскалённом асфальте, при температуре +35.
После чего плавно переходили в "физо" - физическая подготовка. Уставшие, взмыленные и обезвоженные.
При этом, кроме тяжёлой физнагрузки, мы постоянно пребывали под сильнейшим психологическим давлением, вынуждены были контролировать каждое свое движение. Поскольку ошибка одного вела к крайне неприятным санкциям ко всему коллективу.
А сам сержант был мастером спорта по вольной борьбе ("за справедливость" - как он сам любил добавлять).
Спорить со справедливостью не хотелось никому. А даже если и хотелось, то подобные желания, тщательно и со здоровым благоразумием, скрывались всеми. Исключениий не находилось.
Ближе к вечеру я объявился и обнаружил ротного, который уже активно интересовался у личного состава - куда делся этот юный боец, и озадаченно стал разглядывать мою заспанную физиономию и ведро в руке.
На что я бодро доложил о тщательных, но временно неуспешных поисках компрессии, необходимой для выполнения воинских задач государственной важности.
Ротный тоже был мастером спорта. Но уже по боксу. А ещё имел ранения, контузию и орден Красной Звезды.
С ним не спорил вообще никто. Никогда. Наверно даже и он сам.
И тут он начал хохотать в голос. Даже по капоту Урала ладонью похлопал.
Затем, утирая слезы, сказал - да он же развёл вас как козлов!
Похвалил меня за солдатскую смекалку (ответить "служу советскому союзу" мне показалось не очень уместным).
И удалился с жестом товарища Сухова "Павлины, говоришь? ХЕХ!" (из "Белого солнца пустыни").
Больше надо мной не подшучивали. Даже ротный.
Через 3-4 месяца он назначил меня замом старшины роты
Okhalnik
